Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]

Пожар был таким сильным, что в воздух поднимало горящие ветки, доски, куски плетней. Раскаленным вихрем с платформ срывало тяжелый брезент. Сгорая, он опадал сверху черным пеплом. Мы стояли на окраине станции, за жидкой лесополосой. Порывы горячего ветра сушили лица. Стояла почти летняя жара, и еще этот ветер, пахнущий смолой, а временами доносивший запахи горелого мяса. В моем экипаже по-прежнему были Федотыч и Леня Кибалка, которому присвоили звание сержант. За эти месяцы он превратился из мальчишки в опытного танкиста, раздался в плечах и даже заимел невесту в Челябинске, которой успел отправить несколько писем.

Стрелкам-радистам в моем экипаже не везло. Гибли чаще других. Новичкам мы об этом не говорили. На этот раз у нас был квалифицированный радист, прибывший после учебных курсов. Крепкий, как боровичок, парень окончил перед войной техникум, работал телефонистом, а затем мастером на узле связи. Время стерло из памяти его фамилию. Помню, что звали его Костя, а прозвище он получил Студент. Это прозвище больше бы подошло мне, но о моей учебе в институте вспоминало лишь начальство, когда приходилось допрашивать пленных.

Студента быстро зауважали. Костя отлично знал рацию, азбуку Морзе, обучался под Москвой на курсах стрелков-радистов, помог Федотычу отрегулировать кое-какие приборы. Мог за считаные минуты, без сапог, взобраться на телеграфный столб. На досуге Костя Студент читал толстый том Жюля Верна «Таинственный остров». Книгу он начал читать еще в учебке, стащил ее из библиотеки на фронт и уже одолел две трети. Федотыч и Леня Кибалка, на правах старых друзей, называли меня без посторонних по имени, а Костя по имени-отчеству. Он был на год старше меня и оставил в городе Борисоглебске молодую беременную жену.

— Может, перекусим, пока то да се, — предложил Кибалка.

Он намекал на НЗ, рассчитывая, что на станции мы разживемся трофеями. Федотыч возразил, что с полными кишками в бой идти нельзя. Рассказал, как однажды несли раненного в живот, а у него текла из кишок каша. Этот рассказ мы уже слышали и никак не реагировали. Возможно, старшина был прав. Но причина отложить обед заключалась в другом. Механик-водитель не представлял хорошего обеда без ста пятидесяти граммов. Когда имелась уверенность, что предстоит отдых, Федотыч мог выпить и бутылку. С ним никто не соревновался. Леня Кибалка пил мало, а я в то время к водке тоже был не слишком привычен.

Спор насчет еды прервали «юнкерсы-87». К осени сорок третьего года эти сволочи тащили в брюхе и на внешней подвеске полторы тонны бомб. «Юнкерсов» было девять, а сопровождала их шестерка «фокке-вульфов-190», которые, кроме четырех пушек и пулеметов, тоже имели по несколько бомб. Мы прикрыли люки, а я связался с Антоном Таранцом: «Будут ли наши истребители?»

— Будут, — коротко ответил он.

Однако вся компания безнаказанно обрушилась на артиллерию и частично на танки. К бомбежкам привыкнуть невозможно. Я чувствовал себя каждый раз до тошноты отвратительно. Но держался, даже пытался веселить остальных. В основном Леню Кибалку и Костю Студента. Оба сидели бледные и слушали вой сирен. Раза два танк хорошо встряхнуло, а я обругал наших летчиков. Что, нас так и будут до конца войны безнаказанно бомбить? Четыре «Ла-5» появились к концу бомбежки. Тупоносые, скоростные, они врезались в крутящееся колесо «юнкерсов», сбили один. На них накинулись «фокке-вульфы». Бой переместился на высоту, откуда вскоре, кувыркаясь, вывалился «лавочкин». Пилот, видимо, был убит, и самолет взорвался, врезавшись в землю.

Немцы, навалившись, успели сбить еще одного «лавочкина», но на выручку прилетели не менее десятка наших истребителей, и бой на высоте вступил в новую фазу. Наседали наши самолеты, кажется, кого-то сбили, один из самолетов (неясно, чей) летел вниз, разваливаясь на куски. Вдалеке колыхался купол парашюта, а мы подсчитывали потери. Основной удар пришелся по гаубичному дивизиону. Среди перепаханной земли, огромных воронок валялись обломки и лежали перевернутые штук восемь гаубиц — две трети дивизиона. Мы отделались легче. Одну «тридцатьчетверку» из второй роты крепко покорежило близким взрывом. Остальные танки уцелели. Лишь некоторые получили небольшие повреждения.

Мы торопливо пообедали тушенкой с сухарями. Комбат Антон Таранец вызвал меня и командира второй роты Успенского. Стал объяснять обстановку и поставленную задачу. Капитан Успенский, затянутый в портупею поверх комбинезона, невольно бросал взгляды на разбитые гаубицы. До них было метров сто пятьдесят, и мы видели, как складывают на носилки убитых. И собирают в шинели куски тел.

— Ясно или нет? — спросил Таранец. — Чего вы туда уставились? Успенский, снимите портупею к чертовой матери! Подобьют — зацепитесь вашей сбруей — живьем поджаритесь.

После больших потерь танковые батальоны пополняли людьми, собранными отовсюду. Капитан Николай Фатеевич Успенский служил в Приамурье, успел повоевать на Халхин-Голе. Все остальное время находился на границе с Маньчжурией. Он был кадровиком, хорошо знал технику, имел орден Красной Звезды. За несколько дней знакомства он надоел мне бесконечными историями о том, как беспощадно били японцев под Халхин-Голом и как напряженно проходила служба на границе. Ротой он командовал с тридцать девятого года, получив повышение после Халхин-Гола вместе с орденом.

— Если что со мной случится, командование батальоном принимает лейтенант Волков.

— Есть, — козырнул я.

— Николай Фатеевич, не обижайся, что лейтенанта назначаю, — добавил Таранец. — Но ты пока не освоился. У немцев техника помощнее, чем у японцев, и дерутся они грамотно. Волков с сорок первого воюет, кое-чему научился. И боевой счет у него немалый.

— Японцы тоже в окопах не отсиживались, — обидчиво заметил Успенский. — Дрались до последнего. Я сам лично два японских орудия и танк уничтожил.

— Ребята, на рожон не лезьте, — еще раз предупредил Таранец. — У фрицев на станции зениток понатыкано плюс противотанковые пушки. Остерегайтесь 50-миллиметровок. Мелкота — по кустам прячется, но снаряды к ним кумулятивные, прожигают броню в любом месте. И требуйте от пехотных командиров постоянного взаимодействия. Командир дивизии уже дал соответствующее указание.

Вторая атака началась за полдень. Хороший, солнечный был денек. Умирать в такой день не хочется. Рота двигалась мимо сгоревших, еще дымившихся танков третьего батальона. Один, второй, третий… Сколько их тут пожгли? Может, сама станция не стоила таких жертв, но немцы успели создать здесь сильный оборонительный узел. Место было удобное: река Псел, илистая и глубокая, железнодорожные насыпи, лесные участки и сама станция, где среди лабиринта построек застрял батальон майора Каретникова.

Неохотно вел я свою роту в эту западню. Горящие шпалы продолжали заволакивать все вокруг дымом. Первый танк подбили неизвестно откуда. Ударили в борт, убив наповал механика, оторвали ногу командиру машины. Пока вытаскивали экипаж, остальные машины вели беглый огонь наугад. Потом подожгли второй танк. Пехота залегла, хотя мы подавили основную часть пулеметных точек. Я понял, что при таких темпах скоро останусь без машин.

Приказал Фогелю оставаться с ротой на месте и вести редкий беспокоящий огонь. Надо было определиться, кто нас держит. Пошел на станцию вместе со старшим лейтенантом, командиром роты десанта, и его четырьмя бойцами. Здесь война в очередной раз напомнила мне, как мало стоит жизнь на передовой. Двигались вроде осторожно, перебежками, от укрытия к укрытию, но неожиданно нарвались на пулемет. Из узкого окна полуразрушенного кирпичного дома ударили прицельной очередью. Пули не отбрасывают людей, как показывают в боевиках. Убитые, тяжелораненые падают, словно надломленные куклы. Двое десантников свалились возле ограды, остальная группа кинулась к стоявшей неподалеку сгоревшей «тридцатьчетверке». Пока бежали, пули срезали еще одного десантника и ранили старшего лейтенанта.

Пулеметчик хлестнул по танку очередью. Убедился, что нас не достать, и добил третьего десантника, который пытался ползти. Пули насквозь пробили тело, вокруг быстро расплывалось огромное пятно крови. Парень не успел доползти до танка десяти шагов. Командир роты, матерясь, зажимал простреленную ладонь и обещал закопать долбаного фрица. Возле «тридцатьчетверки» мы обнаружили стрелка-радиста из экипажа сгоревшего танка. Сгоряча он едва не запустил в нас «лимонку», из которой успел выдернуть кольцо. Кольцо с чекой я вставил на место, с трудом разжимая одеревеневшие пальцы танкиста.

— Ты из батальона Каретникова? — спросил я.

— Так точно. Только батальона, наверное, уже нет.

— Сколько времени здесь прячешься?

— Часа два.

— Наших поблизости нет?

— Нет.

— Один, что ли, остался?